В таком духе проходил визит, по окончании которого Бисмарк сделал сочувственную запись: «Живет, бедняга, богачом в своем дворце, оставшись бездетным». С потомством Амшелю не везло, он усыновил племянника — Мейера Карла. Прусский король получил совет от приближенных — назначить молодого Ротшильда придворным банкиром, а также вручить ему орден Красного Орла третьей степени, чтобы склонить банкирский дом к более активному привлечению инвестиций в Пруссию.
Советниками короля был допущен забавный просчет. В обычном варианте этого ордена Красный Орел восседал на кресте. Но тут посчитали неудобным, чтобы еврей носил нечто, напоминающее распятие. Посему орел, преподнесенный Мейеру Карлу, стал как бы «еврейским»: основанием ему служил просто овал. Приняв награду, банкир спрятал ее в шкатулку и ни разу не прицепил к груди.
Через три года правительство поручило Бисмарку представить подробный отчет об отношении Мейера Карла к наградам вообще, и к ордену Красного Орла в особенности.
Задание было исполнено с немецкой добросовестностью. Бисмарк сообщил, что, по его наблюдениям, прусский Орел так и не украсил грудь фон Ротшильда, предпочитающего ему греческий орден Спасителя и испанский — Изабеллы Католички. По объяснению придворного банкира, «слабое здоровье» не позволяет ему прицеплять Красного Орла, изготовленного специально для лиц нехристианского вероисповедания. Впрочем, являясь на званые обеды, Мейер Карл каждый раз «просовывает в петлицу ленту от нашего ордена».
Инцидент так и не был забыт банкирским домом. Берлин стал одним из крупнейших городов Европы, но на предложение открыть там филиал своего банка Ротшильды неизменно отвечали отказом. Но все держали под контролем, просто не напрямую.
Это наглядно иллюстрирует их подход к решению проблем. Зачем биться головой о стену? Нужно просто найти правильного человека с молотком. Ротшильды приняли решение не конкурировать с местными банкирами, а сделать последних своими союзниками.
В Берлине утвердились банки Мендельсона и Блейхредера, не считая многочисленных мелких банков. Именно банк Блейхредера установил тесные отношения с прусским государством, с Гогенцоллернами и с Бисмарком. Поэтому Ротшильды избрали путь сотрудничества с банком Блейхредера, сделав его своим представителем в Пруссии.
Ситуация, когда Блейхредер просто и без изысков вел счета Бисмарка, будучи «евреем Ротшильдов», однако вскоре изменилась. Канцлеру понадобился «собственный еврей». Бисмарк сказал однажды, что путь политика — дорога через лес. Путник знает общее направление к цели, куда ему желательно попасть, а вот конкретный способ добраться до места — дело случая. В 1863 г. подходящий случай подвернулся. Среди множества вопросов, связанных с ним, возникли и финансовые. Для разработки правильного курса в этой деликатной области Бисмарку понадобился консультант — толковый и неболтливый. Блейхредер на эту роль очень подходил. Дипломатией же премьер-министр занялся сам. А дипломатическая карьера самого Блейхредера была еще впереди.
Датский вопрос
В лучших дипломатических традициях премьер-министр затеял войну. Война предполагалась против соседней Дании. Согласно решениям Венского конгресса, к Дании на основе личной унии отошли два «неразрывно связанные в единое целое» герцогства: Шлезвиг и Гольштейн. Личная уния означала, что король Дании одновременно является государем и в Дании, и в обоих герцогствах. А что значит «. неразрывная связь, соединяющая их в единое целое.» — толком не знал никто. Шлезвиг и Гольштейн были южной частью Дании, но в них преобладали этнические немцы. Конфликт тлел уже давно, но в 1863 г. обострился с новой силой под давлением националистов с обеих сторон.
Английский премьер-министр, лорд Пальмерстон, утверждал, что в датском вопросе разбиралось три человека: Альберт, принц-консорт королевы Виктории, некий датчанин и он сам. Но, добавлял лорд, принц Альберт умер, датчанин сошел с ума, а сам он совершенно забыл, в чем там дело. И в том, что Генри Темпл, 3-й виконт Пальмерстон, забыл, в чем там дело, не было ничего удивительного: во-первых, у него были дела поважнее, во-вторых, он подходил уже к своему восьмидесятому году, и с памятью у него и в самом деле возникали проблемы.
Бисмарк никак не претендовал на то, что станет «четвертым человеком, разбирающемся в датском вопросе», но так уж сложились обстоятельства. Подвернувшийся ему «случай» произошел именно в Дании — и заключался он в кризисе престолонаследия. Король Дании умер, а новый вознамерился скрепить связи с герцогствами чем-то попрочнее, чем преходящая личность их общего с Данией государя, т. е. сделать их окончательно частью датских земель без всяких «униатских тонкостей». Его идею горячо поддержали в самой Дании. Не менее горячо ее отвергли в герцогствах, где большинство населения были не датчане, а, как уже говорилось, этнические немцы. А поскольку южное герцогство — Гольштейн — было частью Германской конфедерации (в Германии часто именовавшейся «Bund» — «Союз»), то эхо волнений отозвалось по всей Германии.
Назрел военный конфликт между Датским королевством и Прусско-австрийской коалицией за отделение приэльбских герцогств Шлезвига и Гольштейна от владений датской короны. Вмешательство в датский кризис имело для Пруссии огромный внутриполитический смысл — шатающийся непопулярный кабинет сразу получал массовую поддержку общественного мнения, уже не говоря о территориальных приобретениях. В военном смысле беспокоиться было не о чем — прусская армия была заведомо сильнее датской. Но главным компонентом успеха Бисмарк считал не войска, а дипломатию. Формула Меттерниха, гласящая, что «крупный успех любой из пяти великих европейских держав неизбежно ведет к образованию враждебной коалиции ее соперниц», была хорошо известна.
Чего следовало ожидать от держав в случае смелого хода Пруссии? Россию по ряду причин из «расчета опасностей» можно было исключить. Российская империя вышла из Крымской войны глубоко потрясенной. Александр II начал огромные политические и военные реформы, России в 1862–1863 гг. было не до мелких проблем на прусско-датской границе.
Однако интересы и Франции, и Англии, и Австрии, несомненно, были бы задеты. Франция получала усилившуюся соседку на своей восточной границе, Англия не одобрила бы переход береговой линии в районе Киля от безобидной Дании к куда более сильной Пруссии. А что касается Австрии, то тут следовало ожидать любых неприятностей. Общие отношения с ней были глубоко неприязненными — и никто сильнее, чем Бисмарк, этому не способствовал. Он, например, отказался от участия Пруссии в конгрессе германских государей, который австрийцы попытались собрать именно для разрешения датского вопроса.
Однажды, объясняя недовольному королю, почему необходимо общаться с Францией Наполеона III — наследственным врагом Пруссии еще со времен Наполеона I, его великого дядюшки, Бисмарк заметил, что «нельзя успешно играть в шахматы, если игнорировать 16 клеток из 64». Он вообще любил шахматные аналогии (кстати, как и Блейхредер). Однако сейчас, в попытке решить датскую проблему в свою пользу, ему надо было играть одновременно на трех дипломатических «досках» — австрийской, английской и французской, преодолевая сопротивление на каждой из них. И тогда он придумал блестящую комбинацию.
Дипломатическое наступление, целью своей имевшее подрыв международно признанного суверенитета Дании, началось парадоксальным ходом. Бисмарк сделал публичное заявление, в котором поддержал так называемое Лондонское соглашение 1852 г., выработанное великими державами и признававшее датский суверенитет в Шлезвиг-Гольштейне.
Он получил за это одобрение со стороны всех великих держав, поскольку Пруссия «обнаружила свою умеренность и благоразумие», и шквал поношений, прокатившийся по всей Германии, что нимало его не обеспокоило. Когда же в Дании был принят проект новой конституции, включающей герцогства в датское государство, он заявил, что этим шагом Дания подорвала Лондонское соглашение. И что Пруссия этого не допустит.